Светлые крылья для темного стража - Страница 67

– Нашим поездом? В нашем купе? Как вы пронюхали? – спросил Меф.

Ромасюсик горделиво потрогал зефирный нос.

– Нюхали-нюхали и пронюхали! Прашечка решила, что если уж тащиться сутки в поезде, то лучше в хорошей светленькой компании, хи-хи!.. Может, перекуемся, поиграем, как вы, на дудочке и тоже бросим мрак, и-и?

– Хочешь света – купи себе прожектор! – отрезал Меф.

Вступать в дискуссию с хлопотливой и наглой кучей шоколада ему не хотелось. К свету он еще не приблизился, однако шутки темных его уже смущали. Стражи света никогда не говорили, что завербуются во мрак. Они понимали, что все сказанные слова материальны, даже если произнесены с иронией. Мелкие же прислужники мрака готовы были вербоваться в гвардию света пачками. Во всяком случае, на словах.

Они так много кривлялись и так тянуло их кривляться, что не могли остановиться, и корчились в вечном кривлянии, как в судорогах. Вспомнить того же Тухломона или Хныка. А чего стоит бесконечное передразнивание ритуалов света, без которого мрак вообще жить не может? В этом передразнивании Меф видел слабость Тартара и его прислужников. Они, как мелкие собачонки, с ненавистью тявкали на то, чего втайне боялись.

Мрак никогда не был самостоятельной величиной. Он возник как злокачественная опухоль на плоти света, как его отрицание, пародия, опошление. И уже в этой невольной, хотя и ненавидящей привязке к свету проявлялась его вторичность.

Ромасюсик вскочил и радостно залепетал, брызжа сахарной слюной:

– Жуть, что творится! Такие териблы сынгзы происходят, что сердце сметаной обливается! Валькирию шлепнули – вы в курсбх? – и не мы, между прочим, шлепнули, что характерно. Лигул в шоке! Спуриус бацнул валькирию, а Лигула даже не предупредил! Ну не хамство?

Мефу казалось: его осознанно заваливают словами, точно мусором. И вот он уже копошится в их массе, как в расплавленной карамели. На Прасковью он больше не смотрел, но ее взгляд ощущал непрерывно. Он был подобен струям воздуха, то обжигающим, то ледяным.

– А теперь откровенно! Чего вам надо? – оборвал болтовню Ромасюсика Меф.

Это было странно: обращаться будто к Ромасюсику и одновременно понимать, что разговариваешь не с ним. В конце концов он был всего лишь болтливой кучей шоколада и никаких решений не принимал. За его суетливой, размахивающей руками непоседливой сущностью угадывалась стальная воля Прасковьи.

Наследница мрака подняла руку и резко отбросила со лба волосы. Тонкие запястья Прасковьи, как у цыганки, были унизаны браслетами. Браслеты были сплошного литья, без видимых рун, однако Даф угадывала исходящую от них темную силу.

– Лигулу нужен Спуриус. Он хочет, чтобы я прикончила Спуриуса после того, как Спуриус прикончит тебя и светлую. Еще он хочет, чтобы я доставила ему пергамент и эйдос Улиты. Они принадлежат мраку, – прохрипел Ромасюсик.

Его сдавленный голос имел мало общего с обычным бойким журчанием.

– Зачем эйдос-то? Что, мрак совсем обеднел? – спросил Меф.

Это был первый случай, когда он и Прасковья говорили напрямую. Меф ощущал ее упругую, неспешную, но чудовищную силу. Прасковья была сплошным сгустком мрака. Куда более цельным, чем воспитавший ее Лигул. Тот был скорее подл, чем темен.

– Дело принципа. Кто легко и без боя отдаст один эйдос – отдаст и остальные, – сказал Ромасюсик и замолчал, точно сам себе удивился. Он встрепенулся и передернул перышками как попугайчик, случайно обливший себя из поилки.

– Я не отдам тебе ни эйдос, ни завещание Кводнона! Если оно нужно Лигулу – пусть за него сражается! Или ты сражайся! – заявил Меф, решив, что ходить вокруг да около не имеет смысла. Прасковья все равно его раскусит.

Когда в его руке полыхнул меч, Ромасюсик поджался и пискнул. Прасковья же взглянула на меч с явной насмешкой. Без малейшего страха она отвела клинок голой рукой. Меф с удивлением обнаружил, что его меч присмирел.

«Я для нее неудачник, отказавшийся от трона. Неуравновешенный молодой человек с острой железкой!» – подумал Меф.

Прасковья звякнула браслетами.

– Сражатьсяя не буду. Я заберу эйдос и пергамент после. А пока посмотрю, кто из двух лишенных дарха возьмет верх. Просто из любопытства, – вновь произнес Ромасюсик чужим сдавленным голосом.

Мефа ответ не удовлетворил. В конце концов ложь выдумал не свет. И измену не свет. И убийство. Кто поручится, что они с Дафной могут доверять Прасковье и Ромасюсику? Что ночью им в горло не вонзится кинжал, или в чай, протянутый с милой улыбкой, ненароком не окунут палец с ядом под ногтем?

– Поклянись, что вы не попытаетесь причинить нам вред ни одним из возможных способов! Если я не услышу клятву – обещаю, что буду сражаться с вами прямо сейчас, в этот час и в эту минуту! – потребовал он.

Прасковья пожала плечами.

– Клянусь соблюдать нейтралитет до тех пор, пока кто-либо из вас не прикончит другого! Или вы Спуриуса, или он вас, – прохрипел шоколадный юноша.

Меф поморщился. За кого Прасковья, интересно, его принимает?

– Это не клятва! – сказал он.

– Ну хорошо… Клянусь светом и мраком! Если я солгу, пусть вода, которую я пью, станет раскаленным стеклом, а глаза вытекут через рот. Пусть не будет мне покоя ни в Тартаре, ни в мире людей, ни где-либо еще! – произнес Ромасюсик голосом картонного зомби.

Его выпученные глаза смотрели пусто и бездумно.

Убедившись, что клятва прозвучала полностью, Меф удовлетворенно кивнул и позволил мечу исчезнуть из руки. Теперь Прасковья хотя бы не нападет сама, что, разумеется, не помешает ей навести «мальчиков Лигула» или сделать другую, косвенную и неоговоренную в клятве гадость. Да и Ромасюсика, если разобраться, клятва никак не затронула. Ну ничего. За Ромасюсиком они присмотрят.