Светлые крылья для темного стража - Страница 66

– Угу. А обратно как?

– Если хочешь увеличить предмет до прежнего размера, произносишь «Mens agitat molem». Если после заклинания увеличения произносится числительное, то предмет не только увеличивается, но и дублируется столько раз, какое число ты назвал.

В глазах у Мефа заплясали ухмыляющиеся арейчики. Даф пожалела, что не промолчала.

– Классно! Представляю, что будет, если вначале уменьшить – хм… – ну хотя бы вон ту высотку! А потом продублировать ее тысячу раз, – сказал Меф.

– Мы опаздываем. Пошли! – быстро проговорила Даф.

Надо было торопиться, пока экспериментирующий Буслаев не наплодил в Москве кучу высоток.

Подчиняясь общей, почти вирусной суете, которая охватывает всех, кто оказывается на вокзале, Меф и Даф пронеслись по тоннелю, где из динамиков напирал женский голос:

– Скрр… К шестой платформе третьего… скрр… пути подается поезд номер… скррр… Москва – Симферополь. Нумерация вагонов с головы поезда.

Голос немного помолчал, делая ту натянутую, попрошайническую паузу, которой комик обычно вымогает у зрителей смех, а затем без тени юмора добавил:

– На третий путь подать разборку. Давыдычев, понял?

По всей видимости, этот Давыдычев был известный всему вокзалу тормоз, потому что в следующие пять минут объявление пришлось повторить еще трижды.

– Какой у нас вагон? – спросила Даф.

– Девятнадцатый. Места двадцать шесть, двадцать семь, – не задумываясь, ответил Меф.

Память на цифры у него была цепкая, мужская. Даф же, если и помнила их, то очень приблизительно и только в том случае, если с указанным числом у нее что-то ассоциировалось. Ну, скажем, 12 – месяцы в году, или 32 – количество зубов. Числа же 19, 26 и 27 не ассоциировались у Даф ровным счетом ни с чем, поэтому она решила, что раз так, пусть их помнит Меф.

Девятнадцатый вагон оказался последним. Мефу это почему-то не понравилось. У вагона стояла красная, жаркая проводница в зеленых резиновых шлепанцах. Меф, прищурившись, скользнул взглядом по ауре. Нет, не ведьма…

Меф протянул ей билеты и паспорта. Даф в очередной раз запамятовала, какая у нее фамилия, и собралась подглядеть в свой паспорт сквозь корочку, но тут проводница увидела Депресняка и забыла о билетах. Меф еще на примере Улиты заметил, что чем толще и жарче человек, тем грандиознее у него запасы скрытой нежности, которая в числе прочего изливается и на котиков.

– Ути, какой чудесный уродик! Лысенький! Страшненький! Иди к тете Оксане! – засюсюкала проводница.

Депресняк показал зубки, и проводница благоразумно убрала руку.

– Что, не нравится тебе тетя Оксана? Не нравится и не надо! Будут тут, скажи, меня, уродика, всякие трогать! – Проводница наконец отвела взгляд от «лысого уродика» и переключила внимание на Мефа.

– Какой чудесный мальчик! Какие милые светлые волосики! – запела она с уже знакомыми по коту интонациями. – Надеюсь, тебе есть восемнадцать или ты едешь в сопровождении взрослых, потому что в противном случае тебя ссадят на границе!

Меф внезапно осознал, что, пока они бежали по тоннелю, у него лопнула резинка, которой он закручивал сзади волосы. И вот все, что он отрастил за шестнадцать лет, ни разу не коснувшись волос ножницами, рассыпалось по плечам.

Сгоряча Меф передвинул дату рождения на добрый десяток лет. Тетя Оксана изумленно моргнула.

– Простите, молодой человек, я не думала, что вы так долго болели! – извинилась она.

Вернув Мефу паспорт, она перевела взгляд на Дафну и ее парящие над головой пушистые хвосты. Рот тети Оксаны стал медленно открываться.

– Да-да, знаем! Какая чудесная молодая человечица! Она не лысенькая, как котик. У нее тоже чудесные волосики! – сработал на опережение Меф и, не дожидаясь ответа, скользнул в вагон.

Дафна забрала у тети Оксаны паспорта, примирительно улыбнулась ей и последовала за Буслаевым. Отыскав на одной из дверей цифры «26» и «27», Меф дернул ручку. Дверь не поддалась, однако Буслаев услышал, как с той стороны кто-то довольно завозился.

– Эй, кто там дурака валяет? – крикнул Меф.

– Раньше надо приходить в вагон потому что! – назидательно пояснили ему.

В голосе было хорошо упакованное хихиканье. Меф начал сердиться. Чутье угадывало с той стороны ровесника.

– У нас билеты! – сказал он еще довольно миролюбиво.

– А нам начхать!

Меф потерял остаток терпения.

– А ну ты! Быстро открыл!

– ЩАЗ! Ужо бежу! – ответили ему.

– Кто-то докрякается! – пригрозил Меф.

Лучше бы он не подсказывал. С той стороны, оказывается, были совсем не прочь покрякать.

– Кря-кря! – услышал Меф.

Догадавшись по выражению лица Буслаева, что он сейчас сломает дверь, Даф примирительно коснулась его локтя.

– Будь умнее! Давай я! – шепнула она.

Даф потянула из рюкзака флейту, однако достать ее не успела.

Замок внезапно щелкнул. Дверь отъехала. На одной нижней полке, сдобно благоухая, лежал Ромасюсик, а на соседней, подложив под голову худую, тонкую руку, – Прасковья.

– Кря-кря! – подмигивая ему, сказал Ромасюсик.

Меф мрачно уставился на него.

– Что вы здесь забыли? – спросил он.

– Как что забыли? Мы ехаем в Крым, – дрожа желейными щеками, заявил шоколадный юноша. – В августе все ехают в Крым хавать рест. Прашечка такая бледненькая, зелененькая – ей загорать надо, жрямкать витамины!

Буслаев недоверчиво прищурился. Ромасюсик улыбался, излучая честность на всех волнах. Меф почувствовал, что злиться поздно и бесполезно. Говорил же Арей: «Считай, что объявление уже вывешено на сакральной доске».

Прасковья бросала на него короткие, откровенные взгляды. Ее темные, без блеска глаза смущали Мефа. Ему казалось, что вместе с ее взглядом в его сознание пытается влиться лукавая, умная, опасная сила.