Светлые крылья для темного стража - Страница 50

– Это к Прасковье, что ли? С чего бы это? – удивилась Улита.

Арей оскалился улыбкой.

– Вот и я поначалу задумался: зачем Лигулу вредить Прасковье? А потом сообразил. Лизверя посылали еще к Мефу! Но Лизверь по своему обыкновению задержался на несколько недель… Он, ты еще убедишься, редкостный тормоз.

– И что будем делать? Подошлем его вредить Мефу? – уточнила Улита.

Мечник помрачнел. Чувство долга вступило в его сознании в схватку с обычным недовольством главой Канцелярии и пало в неравном бою.

– Конечно, синьор помидор заслуживает серьезного наказания. Тем не менее я склонен считать, что наша обязанность не разводить самодеятельность, а буквально следовать приказам вышестоящего начальства, – произнес Арей подчеркнуто сухим голосом.

Мигом все поняв, Улита хихикнула, но тотчас застенчиво заслонила рот ладонью.

– И правильно! «Насл. мрк» так «насл. мрк», – сказала она.

Арей дернул головой, что означало кивок, и отошел к Лизверю.

– Приказ главы Канцелярии! Отправляешься к Прасковье и ее слуге – как его там! – и вредишь им! И еще одно: можешь не спешить.

Лизверь, казалось, несказанно удивился приказу не спешить. Обычно от него требовали сугубо противоположного, и все равно он вечно опаздывал. Улита услышала скрипучее «ыыгх», потом «уэа» – и медлительный дух первомрака исчез, оставив на память о себе зеленое пятно рекордных размеров.

Скрипнуло, жалуясь, кресло. Арей тяжело опустился в него и повернулся к Улите.

– Ну… говори! Что там с тобой такое в последние дни? Ненавижу лица, заспиртованные в тоске.

– Какая тоска, шеф? Для меня в жизни важнее всего простые желудочные радости! – с досадой сказала Улита.

Щеку Арея уколола сухая судорога.

– За вранье буду штрафовать. Скромный восточный штраф в размере одной отрубленной головы, – спокойно предупредил он.

Улита рассказала. Слова вырывались из ее груди толчками. Сухие глаза скользили по отвисшим, с желтыми пузырями воздуха, обоям. Она опять начала беспричинно ненавидеть Эссиорха, ненавидеть так сильно, до трясучки, что в раме жалобно задрожало стекло.

Арея любовная ссора Улиты почти не заинтересовала. Он давно привык к тому, что его секретарша устраивает себе такие встряски раза два в год. Для нее вдрызг поссориться с кем-то – все равно что выпить глоток воды. Нетерпеливо махнув рукой, чтобы остановить ее излияния, он принялся расспрашивать Улиту о том, каким образом у Мефа в руках оказался ее эйдос.

Об этом Улита ничего не знала.

– Сходи к Мефу! Поговори с ним! Мальчишка слишком много стал себе позволять! Передай, чтобы сидел тихо, или я рассержусь! Москва вообще-то моя территория, и кому здесь размахивать мечом, решаю только я, – приказал Арей, хмурясь.

Улита встала, энергично растирая лицо. Глаза так и остались сухими. Сезон слезных дождей уже закончился.

– Сама не пойду. Это сделает специально обученный человек, – увильнула Улита.

– Кто это у тебя специально обученный?

– Мошкин. А то сейчас суккубы припрутся, а он с ними работать не умеет. Чуть что – краской заливается. Робкий больно.

* * *

Улита вышла в приемную. Подозвала Мошкина, объяснила, что от него требуется, и отправила к Мефу. О том, где поселились Мефодий и Дафна, русский отдел мрака давно оповестили комиссионеры, гнездившиеся как в штукатурных, так и в нравственных щелях общежития озеленителей.

– Я их найду, да? – привычно засомневался Мошкин.

– Найдешь.

– А удобно вот так вот врываться без звонка?

– Удобно.

– А они не рассердятся, нет?

– Если ты сейчас же не исчезнешь – тогда рассержусь я! – не выдержала Улита.

Мошкин поместил на одну чашу весов Мефа и Дафну, а на другую – Улиту и мысленно определил, чей гнев весит больше. Кивнул, вспомнил о суккубах, которые сейчас припрутся в резиденцию, и, охотно выскользнув за дверь, очутился на Большой Дмитровке.

Погода была колеблющаяся и такая же до конца ни в чем не уверенная, как и сам Мошкин. «Не дождь, нет? Но и не солнце, нет?» – точно спрашивала она у самой себя, и то затягивалась тучами, то проглядывала неуверенными пятнами ясного неба.

Мошкин был уже на полпути к метро, когда увидел знакомое лицо, мелькнувшее в толпе, и память привычно выстрелила имя:

– Лариса!

Девушка нервно оглянулась на Мошкина, после короткого замешательства узнала его и остановилась. Не виделись они уже года три-четыре. С Ларисой Евгеша когда-то вместе ходил в Студию развития воображения. Там им давали всякие необычные задания. Однажды заставили представлять себя осенними листочками, которые падают с дерева. Один мальчик решил упасть с высокой ветки, залез на подоконник, неудачно упал, сломал ключицу и стал корчиться.

– Странный ты какой-то листочек! – задумчиво сказала руководильница студии. Она не сразу сообразила, что случилось.

Мошкин сам не понял, что заставило его окликнуть Ларису. Как девушка она никогда ему не нравилась. Маленькая, сдавленная, с неожиданно толстыми ногами и резким голосом. Это был тот случай, когда гадкий утенок превращается непосредственно в гадкую утку, таинственным образом минуя стадию прекрасного лебедя.

И вот теперь они шли рядом – неинтересные друг другу люди разного пола, у которых никогда не будет романа и вообще ничего не будет. Оба прекрасно это понимали и ждали минимального внешнего повода, чтобы разбежаться. Мошкин шагал, дежурно изображал приветливость и радость, от которой у него судорогой сводило мышцы лица, и взглядом промерял расстояние до метро. Метро было почти рядом, но мешалась оживленная улица без светофоров. Приходилось делать крюк.